Юрий Любимов прожил долгую жизнь, и умер не от конкретной болезни, а просто потому, что человеческий организм, увы, не рассчитан на вечность, его ресурсы оказались исчерпаны. Но 97 лет интенсивной, яркой, боевой, активной жизни – это прекрасный итог.
Юрий Любимов всегда был прежде всего человеком театра. В том смысле слова, который имеют в виду, когда говорят – "ну ты и артист!" То есть умеешь как-то так выступить, что все обращают внимание, запоминают, восхищаются и даже немного ошарашены.
Например, все знают, что во время спектаклей Таганки Любимов сидел в зале и мигал артистам фонариком – держал ритм. Но ведь это еще и очень эффектное зрелище – сидит в темном зале режиссер, фонарик мигает, артисты всматриваются в темную дыру партера, а оттуда им знак: я тут, я с вами, я все время вас вижу…
Про него говорили, что с ним трудно, и действительно, конфликт был постоянным спутником его жизни. Он ссорился с властями, с друзьями, с авторами и, что давалось болезненней всего, с артистами.
В своем театре Любимов всегда все сам контролировал, потому что он по природе – демиург. Ревнивый и беспощадный, как надлежит создателю, творение которого еще не до конца застыло, еще может развоплотиться – и сделает это, потечет и растает, если его не держать в ежовых рукавицах режиссерской формы. Сам он говорил: "За всю свою жизнь, поставив более ста спектаклей, я убедился, к сожалению, чем больше я даю воли господам-артистам, тем они быстрее разваливают спектакль. Форма держит спектакль, она заставляет актёра думать, как сыграть и ничего не забыть, потому что партитура роли очень сложная".
Любимов и сам был артистом. Хорошим. Анатолий Эфрос, один из лучших театральных режиссеров ХХ века, поставил с ним в 1973 году телеспектакль "Всего несколько слов в честь господина де Мольера". Посмотрев его, можно убедиться, как Любимов-артист был точен, выразителен, и послушен чужой режиссерской воле. Посмотрите, запись спектакля есть в интернете. И это не случайно, что на роль Мольера в этом спектакле о гибельной и неистребимой силе театрального искусства Эфрос позвал именно Любимова, того, кто, как и великий французский комедиограф, подчинил свою жизнь служению сцене, заплатив за свою славу высокую цену.
Удивительно, как перекликается эта роль с судьбой самого Любимова. Начиная с реплики ламповщика Бутона: "А вы, Мэтр, по профессии – великий артист, и грубиян по характеру"… и заканчивая словами Мадлен: "Ты страшный человек, Мольер". И его ответ – "Страсть охватила меня"…
Как Мольер ждал разрешения на постановку Тартюфа, так и Любимов ждал разрешения от властей на свои спектакли, и так же, как Мольер, не всегда дожидался. "Так смел и так велик!". Как и булгаковский Мольер, зависящий от милости короля, Любимов большую часть своей жизни зависел от идеологических запретов, искусно балансируя на грани между признанием и запрещением, почетом и падением. Как он играл, как превращал в балаган худсоветы, как вышучивал чиновников, и в то же время умело разжигал интерес к своим спектаклям. Он был великолепный, стихийный пиарщик. Когда на кафедре актерского мастерства Щукинского училища должны были принимать дипломный спектакль "Добрый человек из Сезуана", который впоследствии положил начало театру на Таганке, Любимов заранее распустил слух о том, что показ будет единственным, что спектакль закроют. Пришло столько народа, что снесли дверь в зал.
Как он умел вовремя сделать правильный ход, эффектный жест – раз, и общее внимание приковано к его спектаклю, на сцене ли, в жизни ли. Его последнее публичное высказывание было совсем недавно – он тревожился о своем кабинете в театре на Таганке, и после этого все СМИ как по команде бросились обсуждать ремонт театра и состояние знаменитой мемориальной комнаты с надписями на стенах.
Смерть мгновенно переносит человека из реальности в область легенды, хотя как раз Юрий Любимов многие годы уже жил в этом пространстве мифов, накопленных за почти вековую свою жизнь.
Недавно ушедшая из жизни старейшая актриса театра Вахтангова Галина Коновалова так вспоминала о его молодых годах: "До Таганки у него была большая жизнь в Театре Вахтангова, где он вырос и состоялся. Он пришел из Второго МХАТа, Юра сразу получил все роли, со второго курса начал все играть, все девочки падали в обморок, а он разрешал себя любить. Был прекрасен, но при таком внешнем благополучии в нем что-то зрело. Зрел протест против «самодержавия» – то, чего мы не замечали до поры до времени. Он занимал все посты, был и завтруппой, и замхудрука, и секретарем комсомола, был вообще фигурой очень крупной. Помню, были перевыборы парторганизации (а партбюро имело большой вес), секретарь говорит, такой-то получил 100%, и сзади голос совершенно взбешенного человека: "Вранье, я голосовал против». Повернулись, стоит Любимов, выкатив глаза, – он все время был против чего-то, все время с чем-то боролся, я его называла "самосожженец".
Любимов сам признавался, что, бунтуя, сопротивляясь начальству, чувствовал азарт. "И даже удовольствие получал, когда дурака с ними валял… У многих моих спектаклей была такая судьба. Но были вещи, которые зарубали на корню. Я, например, хотел с Высоцким делать "Калигулу" — не разрешили. Начинал "Самоубийцу" Эрдмана репетировать — не разрешили. "Бесы" не разрешили. Они и "Хроники" Шекспира не хотели разрешать: "Нам надоели ваши вольные композиции, делайте каноническую пьесу". И тогда я заявил "Гамлета".
Как известно, "Гамлет" с Высоцким стал легендарным спектаклем.
Любимов всегда был неудобным человеком, он никогда не сомневался, он точно знал, что правильно, как надо и что делать. Поэтому был, конечно, тираном и диктатором. Его темперамент требовал ясного понимания и резких оценок. Коллеги вспоминали, что он левша был – не переученный, так левой рукой и ел, и работал. Эстетический левак, он терпеть не мог коммунистических вождей, как ранних, так и позднесоветских.
Когда в 1983 году его пригласили в Англию для постановки "Преступления и наказания", он так ярко высказался по поводу ситуации в СССР в многочисленных интервью, что в политических верхах решили с ним больше не церемониться. В марте 1984 года Любимова освобождают от должности художественного руководителя Театра на Таганке, в июле указом Президиума Верховного Совета СССР лишают советского гражданства. Его имя снимают со всех афиш Театра на Таганке и запрещают любое печатное или общественное упоминание о нём.
Через шесть лет, в 1988 году Любимов вернулся на родину, получил обратно паспорт, театр, имя на афише, но что-то уже безвозвратно оказалось утрачено, начались конфликты с труппой, затем произошел раздел Таганки, и в конце концов Любимов ушел из театра.
Но хотя как режиссер он прожил еще богатую событиями жизнь, имя Любимова навсегда останется связано с именем Таганки, театра, родившегося от его гения. Необычного, яркого, странного, необъяснимого.
Впрочем, вот как писал о феномене Любимова его соратник, актер Таганки Вениамин Смехов: "Про чудеса театра Любимова я могу рассказать свою историю, дать внутреннее объяснение этого чуда. Любимов сам по себе — необразованный режиссер. Он из актёров — сладких, симпатичных, более-менее успешных, среднего таланта. Любимов не образован в области живописи, изобразительного искусства — всё нахватано на уровне интуиции. Он не музыкальный человек, нет слуха. В области литературы тоже скорее нахватанный, чем начитанный. В поэзии наивен: по Любимову, читать стихи надо по знакам препинания — ему так кто-то сказал. Вот составные. А дальше начинается магия. Он собирает спектакль, слышит всех, превращает сделанное кем-то в нечто другое… Потом вдруг мы въезжаем в период, когда он никого не слушает, а начинает освещать, редактировать, резать, собирать, сочинять, перестраивать и фиксировать. Дальше — генеральная репетиция. Ему кажется, что это провал, а приходят зрители — триумф. Фантастика. Почти все неправильно. Но это — магия!"
И мне кажется, Смехов нашел верные слова, это действительно магия, магия театра, необъяснимая и нерациональная область чувств и интуиции.
Теперь Любимов навеки перешел в историю, сюжет его жизни получил свое завершение. И для его эпилога, кажется, нет ничего уместней, чем эпиграф той самой пьесы Булгакова о Мольере "Кабала святош", в которой Любимов сыграл роль великого драматурга: "Для его славы уже ничего не нужно. Но он нужен для нашей славы".